Галина Сафонова-Пирус - Ведьма из Карачева
А вот еще что знаю о бабушке. Когда она совсем девчонкой была, присватался к ней Илюша, дед мой и был тихий, простоватый… Не любила ж она его всю свою жизнь! Сама-то красивая была, горячая. Мамка рассказывала: бывало, как взгорячится, так и падёть на колени перед иконой «Умягчение злых сердец» и ну молиться! Молится-молится и обойдётся, успокоится… Детей от Ильи она никак заводить не хотела, а когда все ж надумала, тут и взъегозилася идти в Киев, ребеночка себе вымаливать. Дали им таким-то, как она, по гробику, и должны они были всю обедню отстоять с этим гробиком на голове. А когда возвернулася из Киева, то и объявила, что у нее ребенок будить. Ну, в деревне и заговорили разное, наговорять так-то и Илье, а он – бить её. Рассказывала мамке:
– И ухватом я бита, и кочергОй12. И об печку сколько раз! Вот только печкой еще не бита.
Да и вообще, она ж придёть, бывало, с работы вся выхоленная, чистая, а Илья – мужик мужиком и как что:
– А-а, ты там с другими!..
Ну, насчет других про неё не грех было и сказать, она ж красивая была, умная, и сама таких же любила. Вот и родила себе сыночка от кого-то… перед смертью, вроде бы, отцу моему сказала.
А жили родители отца в достатке, бабка-то Мария и везла, и несла из гостиницы всего, сладостей и то невпроед было. Мамка, когда перешла к ним жить, так спродивилася: как вязёть свекровь домой и колбасы, и окороков копченых, и плюшек мешок! В гостинице-то пекаря другой раз не уследять, поджарють партию булок или зачерствеють какие, а она сгребёть их и домой. А куда ж самим поесть? Вот свиньям и отдавали. Так что денег у них хватало, говорили даже, что рублей шестьсот в банке лежало, а когда бабушка умирать стала, то чтоб полечить её…
Да руки у нее болели. Она ж сначала прачкой в гостинице работала, а ты попробуй-ка цельный день зимой в проруби пополоскайся! Вот от рук и померла, а что б полечить и понятия не имели. В тот день, когда это случилося, приходить к ним староста с каким-то мужиком да к Илье: связи, мол, его в Брянск, а дед и заволновался:
– Как же я поеду-то? Вдруг она помрёть тутова без меня?
А бабушка слышить это да шепчить сыну:
– Тишечка, голубчик! Да проводи ты его, чтоб на глазах-то моих не был!
И вот дед уехал, а она и померла. И была даже довольна, что умираить без него.
Во как… до самой до смерти терпеть его не могла!
Глава 4. Хватало мужику работы!
Рассказать, как работали?
Да хватало мужику работы все-егда: зимой и летом, осенью и весной. Как только снег сойдёть, земля чуть прогреется, вот и начнётся пахота. А пахали-то сохой, и сажали под соху. Это только потом плуги пошли, те уже на колесах были, а соху в руках надо было держать, вот и потаскай ее цельный день!.. Посеить мужик. Не перевернулся – сорняки полезли, полотье подошло, а тут уже и картошку окучивать надо и ее по два раза сохой проходили, во-о какие межи нарывали! Потому и вырастала с лАпоть13. Чего ж ей было не расти? На навозце, земля – что пух, ступишь на вспаханное поле, так нога прямо тонить в земле-то!
А покосы начнутся, жатва подойдёть? Ох, и трудная ж это работа была – хлеб убирать! Его-то ведь зорями косили, а если лунные ночи, то и ночами.
А вот почему…
Днем рожь жёсткая становится, а зорями и ночью влага колосок схватываить и не даёть осыпаться, вот поэтому и жали, когда роса выпадить, ну а бабы так уж и старалися к утру перевёсел14 накрутить из хорошей соломы. Заткнешь их потом за пояс, свернешь сноп граблями, свяжешь перевеслом этим и ставишь, свяжешь и ставишь… И так часов до трех, пока жара не вспечёть, а спадёть, и опять пошли. Но снопы вязать – это ишшо ничаво, можно было, а вот серпом жать… во когда лихо! Жали-то серпами днем, в самую жару, когда роса сойдёть.
А потому днём и в жару, что если утром, то от росы ты вся мокрая сразу станешь! Мы с мамкой мало ржи сеяли, так, бывало, обобьем ее прАальником15, вот и весь урожай, а Писаревы мно-ого сеяли, и бывало, как пойдем им помогать… Ну до того руки исколешь!.. аж напухнуть потом. Ведь хорошая жница за день до двух копён нажинала, а в каждой – по пятьдесят одному снопу…
А потому по пятьдесят одному, что последний сноп на самый верх стоймя ставился, что б видно было: копна готова.
Если рожь сырая была, возили ее сушить на рыгу, и у Писаревых бо-ольшая рыга была. Привязуть и как расставють!.. Тут уж дед цельными днями только её и сушить, топить соломой или сУволокой16, и только потом молотили. Пока бабка встанить да завтрак сготовить, мужики копну и обмолотили в четыре цепа и в хороший год пудов по десять с копны намолачивали. Ну, а если не управлялися, оставляли сжатую рожь и до осени, связуть в сараи и складуть адонки…
Да это когда в сарае снопы складывають, то под них слой дядовника укладывають, мыши-то не полезуть туда, где дядовник. Вот и стоять потом эти адонки, а когда управлялися с урожаем, тогда и начинали молотить. Перевезуть на рыгу, наладють печку, сушуть и молотють… И какой же потом хлеб душистой из этой ржи получался!
Не-ет, пшаницы тогда еще не сеяли, пшаничную муку только на пироги к празднику покупали, а так всё лепешки ситные пекли. Высеють ржаную муку на сито и замесють тесто, да попрохОней, пожиже ставили, а потом – на капустный лист и в печку. Бывало, все лето эти листья ломаешь, обрезаешь да сушишь, сушишь…
Держали Писаревы еще и пчел, за амбаром колоды стояли. Как начнёть дед мед выбирать, да как отрежить нам по куску от сот, вот и сосём цельный день…
Раз так-то возил сжатую рожь в сараи, а тут возьми, да и отроись рой. А сестра моя двоюродная Дуняшка такая боевая была! Сейчас и наладилась этот рой сымать, полезла и зацепилася за сук! А рубаха-то на ней из замашки была, крепкая, вот и повисла на ней. Ну, дедушка как бяжи-ить:
– Ах, ах! – задыхается прямо. – Боже мой, зачем же тебя туда понесло-то!
Испугался дюже, что она пчел сейчас растревожить, те и набросятся на лошадей, и что тогда? Они ж понести могли. Да распряг их скореича и в конюшню заводить. Завел, а уж тогда и Дуняшку с этого сука снял, и рой.
Прово-орная была… Помню, уже после второй войны с немцами нашел ее сын капсуль от мины да положил в карман, а тут картошку как раз надо рыть. Пошли они… Ну, он, видать, и толкнул его лопатой. Так сына сразу убило, а у Дуни ногу… Доктор сразу: отнять, мол, надо! А она:
– Не-е, как же я без ноги? Ванечка-то глянить, а я и без ноги? – Это муж ее… Как раз в Сибири отбывал за анекдот про Сталина. – Ванечка мой возвярнёцца, как глянить, а я и без ноги? Не-е, лучше помру.
И померла… И пошла на тот свет вслед за сыном.
Вернулся ли её Ванечка? Да повезло ему, вернулся. Рассказывал как-то: попал на лесоповал, и в бригаде их было вначале семьдесят человек, а потом только двое и осталося. он да начальник. И потому, что взял его тот к себе поваром. Семь лет оттельпужил! А вот ни жены, ни сына не застал.
Глава 5. Дед Ляксей и бабка Анисья
Рассказать и о мамкиных родителях?
А жили они тоже крепко. Двор у них был просторный, рубленый: конюшни, закутки, подвал, да не один, а недалеко от дома рига стояла, амбары. Когда муку смелють, там и хранять, да и крупу там же рушили, масло отжимали, так и стоял на кухне бочонок с конопляным маслом. Скотины мно-ого у них было! Три лошади, две коровы, овцы, свиньи, жеребенок обязательно, телята. Ну-ка, попробуй накормить-напоить это стадо! Вот и сеяли гречиху. Да в два-три срока, какая лучше уродить, солому гречишную на корм скоту и запасали.
Деда Ляксея Писаренкова, маминого отца, я хорошо помню, глаза-то у него голубые-голубые были! Бывало, как пригреить весна, так и приедить к нам на своей старой лошади с белым пятном на лбу… кони-то у него и ишшо были, но он любил и берег вот эту, старую.
– Она, – скажить так-то, – по мне. Она быстро не бегаить, и я тоже.
Да и повозка у деда Ляксея… У нас на Ряснике на таких не ездили, издали его видать было, вот и бягим встречать. Гостинцев нам привезёть, хлеба мешок, огород вспашить, засадить.
А было у дедушки пятеро детей, – две дочки и три сына: старший Иван, потом Николай и младший Илия. Бывало, как возьмутся рожь жать, так сколько ж за утро скосють. Дядя Илюша особенно сильный был. Рассказывали, поедить с мужиками в извоз, и если вдруг покатятся сани под раскат, так подойдёть да как дернить их за задок, так и выташшыть сразу.
Был дед Ляксей грамотный, начитанный. Помню, сойдутся к нему мужики в хату, и начнёть им книги божественные читать про святых, про чудеса разные, про конец света.
– Опутается весь мир нитями, и сойдутся цари верный и неверный. И большой битве меж ними быть. И будут гореть тогда и небо, и земля…
Си-идять мужики на полу, на скамейках, слушають: Маныкин, Зюганов, Лаврухин, Маргун… а бабы прядуть, лампа-то у деда хо-орошая была, видная! Ну а мы, дети, и расплачемся, что земля и небо-то гореть стануть, а он утешать начнёть:
